«Собирайтесь, поедете на север, там и увидитесь с мужем», - злобно бросил в лицо военный. Молодая немка Гильда Гандверг едва не лишилась дара речи. Впрочем, она даже не обратила внимание на пренебрежительный тон, которым с ней разговаривали. Ведь главное, они с малышкой Софьей скоро увидят своего папу! Не зря, значит, она обивала пороги кабинетов - её любимый Отто не пропал, он жив, здоров и они скоро встретятся!
Гильда спешно начала собираться. Взяла только, как ей казалось, самое необходимое: швейную машинку, грелку, тазик, наперник, пуховые подушки, кондитерский шприц. Ах да, ещё лыжи - ведь на Север же едут. Не знала она тогда, что её ждёт там, в медвежьем краю, в глухой архангельской деревне Пинега...
Ленинград-разлучник
«Малышке Софье» сегодня уже почти восемьдесят лет. Она давно похоронила любимую маму, но память бережно хранит всё, что произошло с ними.
«Всю жизнь мама скучала по Германии, я слышала, как она по ночам плакала, и я плакала вместе с ней, - вспоминает Софья Оттовна. - Мама мне в сотый раз рассказывала, как она познакомилась с папой, как оказались они в далёком СССР. А я слушала».
Жили Гильда и Отто Гандверг в Германии, в городе Иена. Когда они поженились, им было 25 и 23 года. Отто уже работал на заводе фрезеровщиком. И вот однажды на производство приехал директор ленинградского электроаппаратного завода, чтобы пригласить на работу немецких специалистов. Отто, как одного из лучших в своём деле, рекомендовали тому директору. Так он уехал в СССР, в Ленинград. Через несколько месяцев в Советский Союз поехала и Гильда.
«Собирайтесь в дорогу»
«Мама не работала там: русского языка не знала. Она и не учила язык, ведь родители собирались вернуться: мама никак не могла привыкнуть к советскому образу жизни, - вспоминает Софья Оттовна. - В 1932 году родилась я. Ходила в детский сад, играла во дворе. Жили мы на Васильевском острове. Я как сейчас помню, улица Детская, дом 3. В нашем доме жило много семей иностранцев Однажды, это случилось в октябре 37 года, ночью, к нам пришли с обыском, и отца забрали. Когда папа уходил, он сказал маме: «Не беспокойся, это ошибка, я вернусь». Мама была уверена: его не за что арестовывать, ведь муж - один из лучших работников завода, его фотография не снималась с Доски почёта. Неделю мама искала отца. Приходит к директору завода, а он удивлённо спрашивает: «А он разве не на больничном?» Директор, оказывается, тоже потерял Отто. Четыре месяца мама ходила в разные инстанции, в посольство и везде брала меня с собой: она же не знала русского языка, а я, пятилетняя девочка, быстро его освоила и переводила маме. И вот в феврале 1938 года нам приказали собраться за 24 часа.
Гильда Ивановна
До Архангельска мы ехали поездом в общем вагоне. А от Архангельска, как Ломоносов, пешком шли за обозом. Нас много таких было. На обозе везли детей, стариков, больных, остальные шли пешком. Был февраль, мороз стоял лютый. Мама простудилась, её с сорокаградусной температурой везли на обозе. Так мы шли четыре дня, ночевали в деревнях, спасибо, люди пускали, делились едой. Что самое удивительное - мне, ребенку, не было страшно, ведь мама рядом.
Приехали мы в Пинегу, нас с другими людьми поселили в полуподвальное помещение. Каждый день мы обязаны были ходить в сельсовет отмечаться. Потом мы сняли комнату. Сначала мама не работала, но жить-то как-то надо, за комнату платить. Вообще, она по образованию продавец, но кто же разрешит ей, жене врага народа, торговать? Маму взяли на работу в детский дом кастеляншей - чинить бельё. Пинежане относились к нам не очень хорошо. Мама старалась ничего не рассказывать о себе, знакомств не заводила, больше молчала. По ночам она плакала. Мне строго-настрого запретила разговаривать по-немецки, только по-русски. Мы начали потихоньку обживаться. Приходилось нелегко. Надо было топить печки, а мама их сроду не видела. О судьбе отца мы так ничего и не знали. Мама боялась наводить справки, ведь за это, как она думала, её и выселили из Ленинграда. Называть маму стали не Гильда Бернгардовна, а на пинежский манер - Гильда Ивановна.
Чемодан сушёной картошки
В 1940 году мама вышла замуж за хорошего парня Петра. Думаю, мама была счастлива. Он прекрасно относился к Урзуле-Софье - так называла меня мама. Мама была типичная немка: чистооплотная, пунктуальная. Раньше в деревнях все из одной тарелки ели, а у нас у всех были отдельные тарелки. Никогда не спали без простыни и пододеяльника, как в других семьях. Мама даже мужа в лес отправляла с постельным бельем. «Она отличалась от местных жительниц элегантностью, всегда была в беретике, костюмчике, в хромовых сапожках. Она никогда не выходила без макияжа. Мама выписывала немецкие журналы и шила по ним платья».
А потом началась война. Годы войны были для нас унизительные. Ведь шла война с немцами. Тут мы были фашисты. У мамы-то было слёз немаленько, а я отбивалась кулаками, защищалась, как могла. Я помню страшный момент, когда маму во время войны хотели забрать в армию переводчиком, а меня - определить к высланным ленинградцам. Но даже этот детский страх остаться без мамы не сравнится с тем голодом, который мы пережили. Мы ели сушёную картошку. Делали это так. Варим в мундире; не доваривая, чистим, режем, выкладываем на противень - и в русскую печь. Потом, остывшую, бережно укладываем в деревянный чемодан. После войны уже, в 1948 году, было всё так же голодно. Я тогда поехала учиться в Архангельск, с собой мне дали всё тот же деревянный чемодан с картошкой.
Но война закончилась, к нам изменилось отношение. У меня к тому времени родилась сестра. Между мной и сестрой Валентиной разница в возрасте 13 лет. После рождения дочки мама оттаяла душой, да и родня у отчима была очень хорошая, нас они полюбили. Я маме очень благодарна, что родила мне сестричку. Сейчас мы ни дня с ней не можем обойтись друг без друга. Она тоже живёт в Пинеге.
...Всю жизнь Софья Оттовна проработала в школе. Её мама умерла в 1964 году, было ей всего 57 лет. Последние десять лет она болела, практически не вставала. Очень тяжело дались ей все эти годы. В Германию она так и не ездила, хотя очень скучала по ней.
Пинега - родная
Софье Оттовне было уже 40 лет, когда она начала разыскивать отца. Написала письмо в Ленинград. Ответ ей пришёл быстро. А в ответе - всего несколько строк: был арестован как враг народа и расстрелян в 1937 году. В конверт было вложено и свидетельство о смерти, в котором указано, на каком кладбище на Васильевском острове похоронен и номер могилы. Получается, Отто расстреляли через две недели после ареста. А любимая Гильда ничего не знала...
Когда рухнула Берлинская стена и можно было вернуться, ехать было не к кому. У Софьи Оттовны остались только дальние родственники. Впрочем, один раз она съездила в Германию, но когда на улице слу¬чайно услышала русскую речь, так обрадовалась! Вернулась в родную Пинегу и больше не делала попыток уехать.
Софью Оттовну знает вся Пинега. Уж очень она активная, приветливая, доброжелательная, до сих пор в хоре поёт. Муж у неё умер, у детей своя жизнь.
Всех ближе для неё сейчас любимая сестричка - Валентина. Они часто достают нехитрое наследство, доставшееся от мамы, раскладывают его и плачут. Например, пододеяльники, вернее, то, что от них осталось, - фрагменты с немецкими надписями. Много вещей отдали сёстры в местный музей. «Лучше отдадим, чем будут в сарае лежать», - рассудили они. И всё же кое-что Урзула-Софья оставила себе на память, самое дорогое. Чугунный утюжок, с которым провела всё своё тяжёлое детство, и швейную машинку. Мамину.
Нина Вашкау: в письмах немцев из Сталинграда есть страх, но нет раскаяния 
Дневник немца в Сибири: устный рассказ Альбрехта Доббина о ловле соболей 
Немцам можно, а русским - нельзя? 
Дневник немца в Сибири: Из «Описания Сибири» 
Дневник немца в Сибири: «Рыболовство в больших размерах»